Читать интересную книгу Тёмный карнавал [переиздание] - Рэй Брэдбери

Дни бежали резво, как бойкие лошадки.

Свою тягу к работе Дрю Эриксон начал сравнивать с болезненной жаждой или голодом. С самыми привычными жизненными потребностями.

Однажды в полдень дети принялись играть с косой. Отец, за ланчем в кухне, услышал их хихиканье и вышел забрать косу. Он не кричал на них, но выглядел очень встревоженным. С тех пор он каждый раз после работы убирал косу под замок.

Не было дня, чтобы он не выходил в поле.

И вверх, и вниз. И вверх, и вниз, и наискось. И вверх, и вниз, и наискось. Вжик-вжик. И вверх, и вниз.

И вверх.

Подумай о старике, как он умер со стеблем пшеницы в руках.

И вниз.

Подумай об этой мертвой земле, земле, населенной пшеницей.

И вверх.

Подумай о том, как чудно, заплатами, она растет.

И вниз.

Подумай…

Желтая волна пшеницы захлестнула его лодыжки. Небо потемнело. Дрю Эриксон согнулся, схватившись за живот и бессмысленно вращая глазами. Мир заколебался.

— Я убил человека! — задыхаясь, прохрипел Дрю, схватился за грудь и упал на колени рядом со скошенным стеблем. — Я убил незнамо сколько…

Небо пошло кругом, как голубая карусель на деревенской ярмарке в Канзасе. Только музыки не было. Один лишь звон в ушах.

Когда Дрю, волоча за собой косу, ввалился в кухню, Молли сидела за голубым кухонным столом и чистила картошку.

— Молли!

В глазах у него стояли слезы, и он едва видел жену.

Она сидела, уронив руки, и ждала, что он скажет.

— Собирай-ка вещи. — Дрю глядел в пол.

— Почему?

— Мы уезжаем, — глухо проговорил он.

— Уезжаем?

— Этот старик. Знаешь, чем он здесь занимался? Я говорю о пшенице, Молли, и о косе. Стоит взмахнуть косой на пшеничном поле, и умирает множество народу. Ты их подкашиваешь, и…

Молли поднялась на ноги, положила нож, сгребла в сторону картошку и мягко, сочувственно проговорила:

— Ты вымотался. Здесь мы живем месяц, а прежде проделали большой путь, недоедали. А ты еще работаешь как проклятый, не пропуская ни дня, вот и вымотался…

— Я слышу в поле голоса, печальные голоса. Просят меня остановиться. Просят не убивать их!

— Дрю!

Он ее не слышал.

— Пшеница растет не так, как надо, не по-людски. Я тебе не говорил. Она какая-то ненормальная.

Жена глядела на Дрю бессмысленными, похожими на голубые стекляшки, глазами.

— Думаешь, я спятил? Но погоди, это еще не все. О боже, помоги мне, Молли, я ведь только что убил свою мать!

— Прекрати! — возмутилась Молли.

— Я срезал стебель и убил ее, я почувствовал, что она умирает, потому-то я и понял…

— Дрю! — Ее злой, испуганный голос прозвучал хлестко, как пощечина. — Заткнись!

— Ох… Молли… — бормотал он.

Коса выпала из его рук и грохнулась на пол. Молли раздраженно ее схватила и поставила в угол.

— Десять лет мы прожили вместе, — сказала она. — Порой во рту маковой росинки не бывало — одна только пыль да молитвы. А теперь, когда нам вдруг посчастливилось, ты взял и не выдержал!

Она принесла из гостиной Библию.

Зашуршала страницами. Так же шуршала пшеница при слабом ветерке.

— Сядь и слушай, — распорядилась Молли.

С улицы донеслись голоса. Это дети смеялись рядом с домом в тени большого виргинского дуба.

Молли стала читать из Библии, то и дело поднимая глаза, чтобы проследить за выражением лица Дрю.

Она стала читать ему из Библии каждый день. На следующей неделе в среду Дрю отправился пешком на почту в соседний город, и там его ждало письмо.

Когда он вернулся домой, его было не узнать. Он протянул письмо Молли и слабым дрожащим голосом пересказал его содержание.

— Мать умерла… во вторник в час дня… сердце…

К этому Дрю Эриксон добавил одно:

— Посади детей в машину, погрузи продукты. Мы едем в Калифорнию.

— Дрю. — Жена не выпускала из рук письмо.

— Ты знаешь сама, на здешних землях плохо родятся зерновые. А теперь посмотри, как у нас вызревает пшеница. Я тебе еще не все рассказал. Она вызревает участками, каждый день понемногу. А сжатая сразу гниет. А на следующее утро сама по себе прорастает и растет дальше. Во вторник на той неделе, когда я срезал этот колос, мне показалось, что коса вонзилась в меня. Я слышал чей-то крик. Голос был точь-в-точь… голос моей матери. И вот это письмо.

— Мы остаемся, — сказала Молли.

— Молли.

— Мы остаемся здесь, где нам обеспечены еда, постели, безбедная и долгая жизнь. Я не хочу, чтобы от моих детей опять остались кожа да кости.

За окнами виднелось голубое небо. На спокойное лицо Молли падал с одной стороны косой луч, зажигая в глазу голубые искры. Под кухонным краном одна за другой медленно набухали сверкающие капли. Их упало четыре или пять, и только тут Дрю хрипло вздохнул. В этом вздохе слышались усталость и отчаяние. Он кивнул, глядя в сторону.

— Ладно. Мы остаемся.

Слабой рукой он поднял косу. Ярко сверкнули процарапанные на металле слова:

КТО ВЛАДЕЕТ МНОЙ — ВЛАДЕЕТ МИРОМ!

— Мы остаемся…

На следующее утро он отправился к могиле старика. В самом ее центре показался из земли молодой побег пшеницы. Это возродился тот колос, прежний стебель, бывший у старика в руке, но только возродившийся.

Дрю заговорил, не получая ответа.

— Ты всю жизнь проработал на этом поле, потому что не мог иначе, и вот пришел день, когда тебе попалась среди стеблей твоя собственная жизнь. Ты знал, что она твоя. Ты ее срезал. Пошел домой, надел костюм, сердце остановилось, и ты умер. Так оно было, правда? Ты передал землю мне, а когда я умру, она должна будет перейти к кому-нибудь другому.

Голос Дрю дрожал от благоговейного страха.

— Сколько же времени длится эта история? И никто не знает, что такое поле существует, кроме человека с косой?..

Вдруг он ощутил себя глубоким старцем. От долины, как от сухой скрюченной мумии, повеяло древностью, тайной, мощью. Когда по прерии сновали пляшущими шагами индейцы, это поле уже здесь было. То же небо, тот же ветер, та же пшеница. А до индейцев? Тогда, небось, сквозь стену живой пшеницы пробирался с примитивной деревянной косой какой-нибудь кроманьонец, грубый и лохматый…

Дрю вернулся к работе. И вверх, и вниз. Его зачаровывала мысль, что он владеет не какой-нибудь, а этой косой. Он, он сам! Безумный, неистовый прилив силы и ужаса захлестнул Дрю.

И вверх! КТО ВЛАДЕЕТ МНОЙ! И вниз! ТОТ ВЛАДЕЕТ МИРОМ!

Чтобы смириться с этой работой, требовалась определенная философия. Просто таким образом он обеспечивает своей семье еду и кров. После стольких лет мытарств они заслужили приличный дом и кормежку, рассуждал он.

И вверх, и вниз. Каждое зернышко — это жизнь, и ее он аккуратно разрезал пополам. Если подойти с умом (Дрю окинул пшеницу пытливым взглядом) — они с Молли и ребята смогут жить вечно!

Найду участок с колосьями Молли, Сьюзи и маленького Дрю и не буду их трогать. Они станут бессмертными!

И тут, словно по сигналу, он понял.

Молли, и маленький Дрю, и Сьюзи.

Здесь, перед ним. Колосья пшеницы.

Еще один взмах косы, и он бы их срезал.

Молли, Дрю, Сьюзи. Он знал это точно. Задрожав, он опустился на колени и стал рассматривать колоски. Они запылали жаром под его пальцами.

Дрю застонал от облегчения. Что, если бы он, ни о чем не подозревая, их скосил? Он выдохнул, поднялся на ноги, взял косу и отошел от трех тоненьких колосков.

Молли очень удивилась, когда он ни с того ни с сего вернулся домой раньше обычного и поцеловал ее в щеку.

За обедом Молли сказала:

— Ты сегодня ушел пораньше? А… как пшеница: все так же гниет, едва ее скосишь?

Дрю кивнул и взял еще мяса.

— Тебе бы написать в министерство земледелия, пусть приедут посмотрят.

— Нет.

— Я предложила, только и всего.

Дрю широко раскрыл глаза.

— Я должен оставаться здесь до конца жизни. Нельзя допускать к этой пшенице посторонних, они не знают, где жать, а где нет. Могут скосить не в том месте.

— В каком это — не в том?

— Не важно. — Он медленно жевал. — Ерунда. — Он со стуком опустил на стол вилку. — Кто знает, что им взбредет в голову. Этим, из правительства! Может, даже… может, даже перепахать целиком все поле!

Молли кивнула.

— Это было бы самое правильное, — сказала она. — И засеять снова, новыми семенами.

Дрю встал, не закончив обед.

— Не собираюсь я писать в министерство и отдавать поле чужакам, чтобы они его выкосили, тоже не собираюсь, так и знай!

За ним захлопнулась входная дверь.

Дрю обошел участок, где зрели под солнцем колосья его детей и жены, и занялся косьбой на дальнем участке, где уж точно не погубишь по ошибке свое семейство.

Но работа больше его не радовала. К концу часа он отправил на тот свет троих своих давних и любимых друзей, живших в Миссури. Джо Спанглер, Билл Марч, Оле Джонсон — их имена он прочел на срезанных колосьях и не смог работать дальше.